|
  граф, русский писатель, почетный академик Петербургской АН (1900)
Эпопея "Война и мир" (1863-69) воссоздает жизнь различных слоев русского общества в Отечественную войну 1812 г., патриотический порыв народа, объединивший все сословия и обусловивший победу в войне с Наполеоном. Исторические события и личные интересы, пути духовного самоопределения рефлексирующей личности и стихия русской народной жизни с ее "роевым" сознанием показаны как равноценные слагаемые природно-исторического бытия.
Образ толпы в романе-эпопее "Война и мир"
 Л.Н.Толстой, изображая народ, говорит о его решающей роли в истории, но не идеализирует его. Писатель нередко называет его толпой, используя это слово как антитезу к организованному, сознательному обществу. Например, в эпизоде смотра полка главнокомандующим на походе в Австрии в 1805 г. показано изменение из «растянутой беспорядочной толпы», каким был полк на переходе, в «стройную массу двух тысяч людей, из которых каждый знал свое место, свое дело…» (т.1, ч.2, гл.1)
 При отступлении армия часто представляет из себя «толпившуюся» массу (гл.6, 7, 13, 18), которая «тащит из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем-то наполненные», не видит никого (не уступит дорогу женщине) на переправе, поэтому Андрей Болконский в мыслях называет это сборище «толпой мерзавцев, а не войском». Так же назовет бегущих(«Остановите этих мерзавцев!») и Кутузов в эпизоде, когда князь Андрей будет воплощать в жизнь свой «Тулон» (т.1, ч.3, гл. XVI). Движение людей, ставших толпой, невозможно остановить: «Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой»; «вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила» Кутузова с собой и «повлекла назад»; «войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться». На узкой плотине Аугеста страх перед смертью толкает людей на безрассудные поступки: «толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми». Толпа, как единый организм, действует сообща, что передаёт писатель через обилие глаголов: "отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась". Но она не имеет возможности думать, действует рефлективно: спускается на хрупкий лед и вызывает гибель многих (т.1, ч.3,гл.XVIII).
Толпой называются люди вне зависимости от национальной принадлежности: и французы, совершающие публичную казнь, и глазеющие на это русские:"Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев, и французов в разнородных мундирах" (т.4ч.1гл.ХI). А после страшного зверства "толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами".
Толпой названы и те, кто в Английском клубе пришёл поглазеть на знаменитость, "столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона" (т.2 ч.1 , гл.III).
Толпой представлены и те, кто окружает государя, - "блестящая свита". И нет различия между "толпой свиты" и "толпой улицы". На балу у Екатерининского вельможи изображена сцена ожидания выхода государя: «Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов... вошел государь». Он "прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям" (т.2, ч.3, гл. XVI). И на площади желающие увидеть государя показаны как толпа, которая "хлынула и вынесла" Петю, "сдавила" его так, что он не мог дышать, и все закричало: "Ура! урра! ура!» На всех лицах было "одно общее выражение умиления и восторга". "С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед. Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича "ура!", как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками "ура!". Если что-то мешало действиям государя (он проходил из дворца в Успенский собор), то спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко. Это на миг останавливало толпу, в результате чего кто-то получал травмы: "толпа заколебалась назад, и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание". Даже если увечья были замечены, страдал кто-то другой: "Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка". Состояние людей в толпе вмещает в себя такие несовместимые чувства, как боль, страх, восторг. И хотя Петя ничего не ел, он не уходил с площади с "еще довольно большой толпой", стоял перед дворцом, во время обеда государя, ожидая еще чего-то. Кульминацией данного эпизода является описание драки из-за бисквита, брошенного с балкона государем: "Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал "ура!", уже охриплым голосом"(т.3, ч.1, гл. XXI).
 И нет разницы в возрасте у толпы: ребенок, старушка, взрослый, потому что нет мышления. Николай Ростов так же, как Петя, "не помня себя от восторга", с толпою бежит за уехавшим "галопом" государем, хотя до этого получил от него отказ в ходатайстве за Денисова (Т.2, ч.2, гл. XX). А Пьер на собрании дворянства и купечества в Слободском дворце ( собравшиеся тоже названы Толстым толпой) не прочь был помочь армии, но хотел знать "состояние дел". Однако ему не удавалось говорить, его "грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага". Речи Пьера никто не слушал, потому что "для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви (государя) и ощутительный предмет ненависти (Пьера)". И Пьер под общим влиянием взволнованности, не отрекаясь от своих мыслей, чувствовал себя в чем-то виноватым и желал оправдаться. А когда перед всеми выступил государь, "толпа зашелестела" и "затихла", "со всех сторон слышались восторженные восклицания", которые побудили всех к самым невероятным поступкам: граф Мамонов жертвует полк, Безухов отдает тысячу человек и их содержание, старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его в полк. На другой день государь уехал. Дворяне сняли мундиры, и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они сделали (т. 3, ч. 1, гл. XXII).
Толпой называет писатель и подневольных исполнительных мужиков ("Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею" (т.3, ч.2, гл. V); навстречу княжне Марье подвигалась "большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах".(гл.VIII), и их же взбунтовавшихся ("мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни"). Когда Николай Ростов почти в одиночку храбро останавливает их, мужики "покорно" сами вяжут самого активного Карпа. Признав свою глупость, "толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне", а через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома (гл. XIV). Такие изменения людей в толпу и толпы в людей происходят в произведении часто и порой незаметно.
 И даже религиозные общественные традиции рождают толпу. Например, Толстой изображает церковное шествие перед Бородинским сражением. За иконой, вывезенной из Смоленска, "кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных". Все внимание Пьера было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и ополченцев, однообразно жадно смотревших на икону. На всех лицах вспыхивало выражение сознания торжественности наступающей минуты. Вдруг толпа, окружавшая икону, раскрылась и надавила Пьера. Кто-то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе. Это был Кутузов, объезжавший позицию. В конце молебна Кутузов "подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, а потом встал и приложился к иконе", следом то же сделали офицеры, и "за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы" (т.3, ч.2, гл. XXI).
 А после Бородинского сражения писатель со скорбью пишет о погибших людях: "Несколько десятков тысяч человек (!) лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах". А о живых, но уже не организованных военных употребляет не раз слово "толпа": "Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны -- назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять"(т.3, ч.2, гл. XXXIX).
Самые жестокие эпизоды - принятие участия толпы в расправе над людьми. Это и экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве, на Болотной площади у Лобного места. Пьер видит толпу (чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках, наблюдающую за происходящим, громко говорящую, "как показалось Пьеру, - для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости" (т.3, ч.2, гл. XVIII).
В сцене убийства Верещагина Толстой показывает механизм пробуждения агрессивности в толпе. Сначала возникла драка на пороге кабака, из-за того что кузнецы, думая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него, а целовальник (устар. продавец) и высокий малый (один из фабричных) не пускали. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца. Затем толпа вместе целовальником, высоким малым и окровавленным кузнецом двинулась к начальству. К ним присоединились сапожники, стоящие на дороге, а целовальник, "воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку". Но постепенно меняется цель движения народа; "Как же, так и бросят Москву-то!" У стены Китай-города выслушав человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу, и не найдя ответов, народ хлынул к выезжавшим на площадь дрожкам полицеймейстера, не удовлетворившись ответом которого, толпа с шумным говором направилась на Лубянку (т.3, ч.3, гл. XXIII).
"Буйная", по словам полицеймейстера, толпа окружила дом Растопчина. Тот стоял у двери балкона, глядя на толпу. "Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!" - думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого-то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. "Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва," -думал он, глядя на толпу. Ему пришло в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
-Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу.
Несколько секунд, пока Верещагин устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
- Ребята! - сказал Растопчин металлически-звонким голосом, - этот человек, Верещагин - тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Все глаза были устремлены на Верещагина. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся. "Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!" - сказал Растопчин.
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего-то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно-широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
- Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! - закричал Растопчин. - Руби! Я приказываю!
Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
- Руби его! Я приказываю!.. - прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
- Сабли вон! - крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
 Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула передних, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца.
- Руби! - прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
"А!" - коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
"О господи!" - послышалось чье-то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся у Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его.
 Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все.
Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
| "О господи, народ-то что зверь, где же живому быть!" - слышалось в толпе. О господи... Другого избили, говорят, чуть жив... - говорили теперь те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей. |
 |
Полицейский старательный чиновник приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле.
Народ жался прочь от трупа.
|
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
 Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел к заднему крыльцу. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом. Не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. "Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса... - думал он по-французски, - но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего".
С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокаивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique, (общественное благо) предполагаемое благо других людей.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим удобным случаем - наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу."Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, - думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе).
|
- Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня... Я воскресну... воскресну... воскресну. Царствие божие разрушится... Трижды разрушу и трижды воздвигну его, - кричал он (сумасшедший), все возвышая и возвышая голос.
|
 |
Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. (гл. XXV)
|
Любимые герои Толстого пытаются не слиться с толпой. Так Пьер, мечтающий наказать Курагина за соблазнение Наташи, видит не людей по отдельности, а "спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе". (т.2, ч.5, гл. XX), а при виде наказанного француза и толпы окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию.(т.3, ч.2, гл. XVIII)
Л. Н. Толстой, возражавший защитникам «народного смысла», напишет в повести "Люцерн" (1857 г.), что «…толпа есть соединение хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только животными, гнусными сторонами, и выражающая только слабость и жестокость человеческой природы».
| |
